создания, настойчиво демонстрирующего окружающим полную свободу. Внешне она напоминала языческую богиню, дерзкую, непохожую на других, ветреную, таящую в себе неисчислимое количество тайн и загадок. Мое внимание постоянно притягивалось к ней, любопытство становилось сильнее. Фаина не выглядела сексуальной и манящей, но странным образом заключала в себе нечто дразнящее, способное вызвать короткое замыкание и яркие, летящие во все стороны искры. Интуитивно я понимала, что находиться рядом с таким существом опасно: можно увлечься, начать совершать несвойственные себе обычно поступки и зайти за разные неведомые ранее грани, потерять ощущение гравитации и полететь, прекрасно понимая, что не управляешь полетом, и уж какой будет посадка, лучше вообще не задумываться…

Совместные посиделки с друзьями на берегу моря или в ближайшем кафе приносили успокоение и чувство освобожденности, гармонизирующее меня настолько, что ничего иного нельзя было и желать. Фаина часто находилась рядом, казалось, она нуждается во мне, льнет, окутывая паутиной комплиментов, и манит в неизвестные мне пространства. Иногда она исчезала, проводя время с другими людьми. Я беспомощно наблюдала, как она обвивает, подобно вьюнку, одного длинноволосого саксофониста, смахивающего на шелудивого пса, нуждающегося в добром хозяине и хорошем уходе. Создавшаяся ситуация выглядела пошло, и я молчала, сглатывая терпкую обиду и потустороннее бессилие, ледяными пальцами щупающее мою душу. Потом она возвращалась и продолжала играть со мной. Иногда это выводило меня из себя, я раздражалась и обещала не обращать больше на нее внимания, но как только я принимала это решение, она становилась грустной, задумчивой, и на меня накатывала материнская жалость и стремление позаботиться об этом эфемерном существе, поселившемся в одном пространстве со мной.

Днем мы неожиданно пересекались в самых разных местах: на пляже наблюдали за играющими совсем рядом с берегом дельфинами, на литературных чтениях пили коньяк за спинами многочисленных поэтов или слушали музыку на джазовом фестивале, в магазине покупали сигареты, в кафе обедали или ужинали в большой бесшабашной компании…

По вечерам мы забирались в горы, бродили вдалеке от всеобщего веселья и купались обнаженными в море. Помню, как она подплыла ко мне, схватила на руки, качая на волнах, и сказала, что вынесет из моря, потому что я прекрасна, а мое тело совершенно в сиянии луны, покрывающей его золотым светом. Поздно ночью мы танцевали на набережной под незамысловатую любовную песенку, и я хотела, чтобы этот миг не закачивался. Мое увлечение не носило сексуального подтекста, хотя тогда я бы не отказалась ни от слияния душ, ни — тел, но сама не проявляла инициативы, ожидая, как поступит она. Она ускользала снова и снова, шкатулка так и оставалась закрытой.

«Возможно, к лучшему», — думала я, слабо веря в истинность этих слов. Она растаяла одним безоблачным утром, держа в руках свой рюкзак и стеклянный браслет с рыбками, протянутый мне на прощание. Улыбнулась, тряхнула гривой и бесшумно закрыла за собой дверь, незаметно прихватив с собой часть меня.

В последний день отдыха, расположившись недалеко от накатывающих на гравий волн, я с благодарностью принимала массаж, необходимый моей усталой спине, который вызвалась сделать знакомая певица Римма, приехавшая выступать со своими концертами, а заодно и отдохнуть вместе с подружкой — они принадлежали как раз к той ориентации, которую большинство называет нетрадиционной. Сначала мы болтали о пустяках, рассказывая друг другу последние новости, а потом Римма спросила, с силой нажимая на болезненные точки позвоночника:

— И как вы нашли с Фаиной общий язык? Ты ведь знаешь, что она бывшая девушка N, а ведь именно ты послужила причиной их разрыва.

Я не ответила. Разумеется, я не знала.

Иногда я задумываюсь о том, что послужило причиной интереса Фаины ко мне: желание понять, что я за человек, попытка отомстить и показать, что она сильнее и спокойно может манипулировать мной, если захочет? Я неоднократно наблюдала ее интерес к бездомным собакам, которых она гладила на пляже. Казалось, они чуют ее за версту и все сбегаются именно к ней, чтобы получить необходимую порцию ласки. Была ли она искренней, гладя их по доверчивым животам, или это лишь очередная актерская игра на публику, обманка для запутывания всего и всех?

Гораздо позже я увидела в Интернете ее свадебные фотографии с тем музыкантом, которого она обвивала вьюночными путами в те моменты, когда не находилась рядом со мной. Часть фотографий являла вполне счастливую пару молодоженов, но фотографу удалось уловить необычное: на одной из них она оглядывается, и в ее глазах явно читается торжество, причем я точно знаю, что смотрит она именно на меня.

Андрей Коровин

Крымские сновидения

Однажды я проснулся в Крыму. И с тех пор мне суждено просыпаться там снова и снова. Столько раз, сколько хватит на это фантазии у моих сновидцев.

…В первый раз это была маленькая квартирка в Ялте, которую я не помню. Помню горящую набережную в огнях и себя, утонувшего в кустах роз. Мне было тогда три года. Крым образовался из предписаний врача лечить мою постоянную простуду целительным крымским воздухом и морской водой.

…Во второй раз была большая квартира в Евпатории, где жили мы с родителями и мамина подруга с сыном Колей, считавшимся в то лето моим другом. Это не считая квартирной хозяйки, которая баловала меня конфетами в обмен на непостоянный детский аппетит. И балкона, откуда открывался вид на вечерний город, на длинную лестницу, по которой мы поднимались к дому от железной дороги, а за ней лежал старый город, и парк, и набережная, и море. У кого-то из соседей жила обезьянка, и ее выгуливали, привязывая к турнику во дворе. Она, как собачонка, визжала от чувства несправедливости, прыгала, пытаясь ухватить меня за руку и откусить палец. Я никогда не видел ее хозяина, но был уверен, что это одноглазый пират, капитан дальнего плавания, который привез из своих путешествий красавицу-жену, лихорадку и глупую обезьянку.

Все это крутится в манне памяти вокруг Крыма, как Вселенная кружится вокруг идеи Бога. При ближайшем рассмотрении в современный бинокль наверняка окажется, что я спутал карты, время и землю, но мне это совершенно неважно. Тот мир, который нарисовала моя память, в сто тысяч раз живее и важнее для меня, чем все эти трафаретные настоящести.

С Колей мы обсуждали наш детский внутренний мир и показывали друг другу свои пиписки, не предполагая, что нам с ними в жизни предстоит делать, помимо рутинной потребности все время выливать из них выпитую воду. Мне было уже шесть,